Неточные совпадения
Председатель отвечал, что это вздор, и потом вдруг побледнел сам, задав себе вопрос, а что, если души, купленные Чичиковым, в самом деле мертвые? а он допустил совершить на них крепость да еще сам сыграл роль поверенного Плюшкина, и
дойдет это
до сведения генерал-губернатора, что тогда?
Восточная Сибирь управляется еще больше спустя рукава. Это уж так далеко, что и вести едва
доходят до Петербурга. В Иркутске генерал-губернатор Броневский любил палить в городе из пушек, когда «гулял». А другой служил пьяный у себя в доме обедню в полном облачении и в присутствии архиерея. По крайней мере, шум одного и набожность другого не были так вредны, как осадное положение Пестеля и неусыпная деятельность Капцевича.
Дело
дошло до Петербурга. Петровскую арестовали (почему не Тюфяева?), началось секретное следствие. Ответы диктовал Тюфяев, он превзошел себя в этом деле. Чтоб разом остановить его и отклонить от себя опасность вторичного непроизвольного путешествия в Сибирь, Тюфяев научил Петровскую сказать, что брат ее с тех пор с нею в ссоре, как она, увлеченная молодостью и неопытностью, лишилась невинности при проезде императора Александра в Пермь, за что и получила через
генерала Соломку пять тысяч рублей.
Тогда Черняев приехал в Москву к Хлудову, последний устроил ему и себе в канцелярии генерал-губернатора заграничный паспорт, и на лихой тройке, никому не говоря ни слова, они вдвоем укатили из Москвы —
до границ еще распоряжение о невыпуске Черняева из России не
дошло.
Но со времени «случая с
генералом», как выражался Коля, и вообще с самого замужества сестры, Коля почти совсем у них отбился от рук и
до того
дошел, что в последнее время даже редко являлся и ночевать в семью.
Дойдя до этого щекотливого предмета,
генерал терял уже всякую надежду на примирение с благодетелем и потому воодушевлялся истинным красноречием.
— Трудно запомнить, — с горечью повторил
генерал. — Ах, господа, господа! Сказано в Писании: духа не угашайте, а вы что делаете? Ведь эта самая святая, серая скотинка, когда дело
дойдет до боя, вас своей грудью прикроет, вынесет вас из огня на своих плечах, на морозе вас своей шинелишкой дырявой прикроет, а вы — не могу знать.
— Да упаси меня бог! Да что вы это придумали, господин юнкер? Да ведь меня Петр Алексеевич мигом за это прогонят. А у меня семья, сам-семь с женою и престарелой родительницей. А
дойдет до господина генерал-губернатора, так он меня в три счета выселит навсегда из Москвы. Не-ет, сударь, старая история. Имею честь кланяться.
До свиданья-с! — и бежит торопливо следом за своим патроном.
«Наш хороший знакомый» был не кто иной, как Лябьев, о котором я упоминал и который, сверх игры в четыре руки с Музой, успел с ней
дойти и
до генерал-баса.
Генерал Перлов
дошел, — говорит, —
до обнищания, потому что все еще ходит в клуб спать (так как предводительского зятя опять выбрали старшиною).
А в течение своего царствования она ввела новый порядок сбора податей, повелела генерал-прокурору составлять ежегодные бюджеты, которых прежде не было, вообще, по учебнику Устрялова, «чрезвычайно увеличила государственные доходы, без отягощения подданных»: при начале ее царствования наши доходы составляли 20 мильонов, а при конце
доходили до 50 (см.: Устрялов, II, 259).
Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте у какого бы то ни было генерал-губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей; но когда к концу пиесы дело
дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и пришло в неописанный восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей.
Надобно, было много труда, усилий, времени, чтоб воспитать современное поколение чиновников по особым поручениям, корреспондентов,
генералов «от чернил» и прочих жандармов под разными учтивыми названиями, чтобы
дойти до той степени совершенства и виртуозности,
до которой
дошло петербургское правительство теперь.
Бесцеремонность в распространении этих подметных листков
дошла до того, что во время заутрени в Светлое Воскресенье в самом Зимнем дворце, при многолюднейшем собрании, было разбросано во многих экземплярах воззвание «к русским офицерам». Оно валялось на подоконниках, на мебели, и многие из офицеров, не выключая и весьма почтенных
генералов, совершенно неожиданно находили у себя в заднем кармане, вместе с носовым платком, и эту прокламацию.
Не
доходя верст пяти
до Высоких Снежков, военный отряд был опережен шестеркою курьерских лошадей, которые мчали дорожный дормез. Из окошка выглянула озабоченная физиономия
генерала, мимолетом крикнувшего командиру отряда, чтобы тот поспешил как можно скорее. Рядом с
генералом сидел адъютант, а на козлах и на имперьяле — два ординарца из жандармов. Через несколько минут взмыленная шестерка вомчалась в село и остановилась на стоялом дворе, в виду волнующейся площади.
Генерал остановился и, взглянув на Подозерова, заметил, что это на его счет nota bene, но, не получив ни от кого никакого ответа, продолжал далее чтение письма, в котором автор, отыскивая благо для всех потерпевших от зла,
доходил до супругов Форовых и в том же задушевном, покорном и грустно-шутливом тоне начал...
Матушку же туда довольно часто вызывали, но это тоже делалось не по любви и расположенности к ней, а в целях весьма практических, так как воинственный статский
генерал, зная, что матушка была дружественно знакома с домом барона К., у которого Лев Яковлевич служил в гладеньком чине, конфузился ее и при ней не позволял себе дебошировать в той степени,
до которой он порой
доходил в своей семье, находясь на свободе без посторонних свидетелей.
Дошло до сведения моего, что во время командования вами войсками моими за границею имели вы при себе
генерала, коего называли дежурным, вопреки всех установлений и высочайшего устава, то и удивляюсь оному, повелеваю вам уведомить меня, что вас побудило это сделать».
— Да, он скрывается в Лифляндии, — отвечал с таинственным видом
генерал, — однако ж, несмотря, что ученые шпионы его следят меня даже на празднике моих знакомых, надеюсь скоро
дойти до логовища этого красного зверя.
Оба
генерала сердятся и дело
доходит почти
до дуэли между двумя главнокомандующими.
Баранщиков, появившийся в конце восемнадцатого столетия, в литературный век Екатерины II, уже начинает прямо с генерал-губернаторов и
доходит до митрополита, а свое «гражданское общество» и местное приходское духовенство он отстраняет и постыждает, и обо всем этом подает уже не писаную «скаску», которой «вся дорога от печи и
до порога», а он выпускает печатную книгу и в ней шантажирует своих общественных нижегородских людей, которые, надокучив за него платить, сказали ему: «много вас таких бродяг!» Этот уже не боится, что его дьяк «пометит» к ответу за «сакрамент».